В рассказе «Сгущенное молоко» (1956) провокатор Шестаков (однофамилец составителя советских учебников истории) пытается соблазнить заключенного-доходягу мечтой об удачном побеге, однако опытный зэк понимает, что в эффектном предотвращении побега заинтересовано начальство; съев обещанное Шестаковым сгущенное молоко, он заявляет, что бежать передумал. Развязка рассказа — сгусток ряда ингредиентов лагерной проблематики:
Шестаков понял и вышел, не сказав мне ни слова.
Это было, конечно, ничтожной местью, слабой, как все мои чувства. Но что я мог сделать еще? Предупредить других — я не знал их. А предупредить было надо — Шестаков успел уговорить пятерых. Они бежали через неделю, двоих убили недалеко от Черных Ключей, троих судили через месяц. Дело о самом Шестакове было выделено производством, его вскоре куда-то увезли, через полгода я встретил его на другом прииске. Дополнительного срока он не получил — начальство играло с ним честно, а ведь могло быть и иначе.
Он работал в геологоразведке, был брит и сыт, и шахматные носки его все еще были целы. Со мной он не здоровался, и зря: две банки сгущенного молока не такое уж большое дело, в конце концов.
Хотя на протяжении рассказа нарастало предвкушение сгущенного молока, ожидание экстаза кормления у груди вселенной, саркастическое замечание, что «две банки сгущенного молока не такое уж большое дело» напоминает нам о том, как скоро сгорят трофейные калории этой небольшой победы. Оно же перечеркивает, стирает непривычный всплеск эмоций, вызванный в рассказчике мыслями о голубых банках сгущенного молока. Оно же выдает и чувство стыда рассказчика — за сами эти эмоции, за то, что не смог, и видимо не пытался, предупредить других, и пожалуй за свой обман Шестакова -тогда как (в отличии от него самого) «начальство играло с ним честно» — а ведь могло и расстрелять, чтобы замести следы.
В глубине души рассказчик тоскует по установкам на поведение, которое было бы prima-facie правильным, в независимости от конкретных условий. Он нарушил договор с Шестаковым, заставил волю Шестакова служить своей цели. По принципам Шопенгауэра, в данном случае, совпадающим со здравым смыслом, это легитимная самозащита, так как Шестаков пытался подчинить волю рассказчика своим целям. Однако согласно выводам из категорического императива Канта, нарушение обещания — явление prima-faciе отрицательное (если бы оно стало всеобщим правилом, то понятие «обещание» лишилось бы значения).
Впрочем категорический императив Канта, в переводе на принцип «если бы все... », оказался не применимым к попыткам выжить в лагерях: для того, чтобы уцелеть, не «доплыть», надо было вырваться из «общих работ» — в контору (как Шестаков) или медслужбу (как в поздних сороковых сам Шаламов), но это подразумевало, что на одного вырвавшегося десятки других должны были оставаться на приисках, в шахтах, на лесоповале.
Леона Токер
Обратите внимание:
Подписка на канал - / @user-mg7zs6tw4e
Антон Павлович Чехов. Рассказы. Повести. Юморески - • Антон Павлович Чехов. Рассказы. Повес...
Рассказы Александра Ивановича Куприна - • Александр Иванович Куприн. Рассказы и...
Рассказы Всеволода Михайловича Гаршина - • Всеволод Михайлович Гаршин. Рассказы...
Рассказы Вячеслава Яковлевича Шишкова - • Вячеслав Яковлевич Шишков. Рассказы. ...
Рассказы Варлама Тихоновича Шаламова - • Варлам Шаламов. Колымские рассказы
Информация по комментариям в разработке