Церковь Живоначальной Троицы на Воробьевых горах.

Храм Живоначальной Троицы на Воробьевых горах.
Каменную церковь поставили рядом с предшественником, на месте алтаря которого стоит увенчанный крестом белокаменный памятник. Накануне знаменитого совета в Филях Кутузов молился именно здесь, а пожар 1812 года обошел храм стороной. Отдаленная от центра Троицкая церковь уцелела и не закрывалась в советское время. Ее старинный интерьер остался нетронутым, а в период запрета колокольного звона в Москве в церкви Троицы Живоначальной на Воробьевых горах колокола продолжали звонить. В 1937 году в связи с закрытием церкви Троицы Живоначальной в Троицком-Голенищеве антиминсы из приделов святого Ионы и мученика Агапия перенесли в храм на Воробьевых горах. Также в церкви установили ковчежец с частицами мощей святых Митрофана Воронежского, Алексия Мечева и блаженной Матроны Московской.
Завершение строительства Троицкой церкви приписывают доктору Федору Гаазу. Он хотел, чтобы заключенные местной пересыльной тюрьмы могли посещать храм.Популярность Гааза была невероятна. Его знали и любили и в высшем обществе, и в самых низах. Известна его дружба с митрополитом Московским свят. Филаретом (Дроздовым). Все биографы Гааза вспоминают знаменитый эпизод диалога о Христе с митрополитом Филаретом. Во время дискуссии о разной ответственности перед законом, заступничество Гааза неожиданно было прервано словами владыки о том, что если суд подвергает преступника каре, то, значит, на подсудимом была вина, и невинно осуждённых не бывает: «Гааз вскочил и поднял руки к потолку. «Владыко, что Вы говорите?! Вы о Христе забыли». Вокруг тяжёлое, испуганное молчание. Гааз осёкся, сел и опустил голову на руки. Филарет глядел на него, прищурив и без того узкие глаза, потом склонил голову. «Нет, Фёдор Петрович, не так. Я не забыл Христа. Но когда я сейчас произнёс поспешные слова, то Христос обо мне забыл».
Выдающийся юрист того времени А. Ф. Кони подчеркивал: «Пример трогательного человеколюбца Гааза, отдавшегося всецело делу помощи заключенным, утешению их и заботе о них, вызывает глубокое сочувственное к себе отношение». Доктор ездил каждую неделю в этапную тюрьму на Воробьевы Горы для осмотра и проводов очередной партии. И неизменно привозил с собой корзину съестных припасов для женщин. Выслушивая упреки за «глупое баловство преступниц», отвечал: «Кусок хлеба и грош даст всякий, а конфетку и апельсин, доставляющие удовольствие — никто».

На заданный Федору Петровичу вопрос: почему он, немец, католик, не возвращается из России к своим единоверцам и единоплеменникам, доктор Гааз ответил: «Да, я есть немец, но прежде всего я есть христианин. И, значит, для меня «несть эллина, несть иудея...» Почему я живу здесь? Потому что я люблю, очень люблю многие здешние люди, люблю Москву, люблю Россию и потому, что жить здесь - мой долг перед всеми несчастными в больницах, в тюрьмах». Гааз добился облегчения кандалов, обшивки колец на руках и ногах кожей или сукном. Требовал их полной отмены. Но власти согласились лишь освободить от кандалов дряхлых и увечных. По его настоянию прекратили сбривание волос с половины головы заключенного. Он лично заботился о пациентах, добился разрешения иметь женский персонал. Впервые в мировой практике устроил здесь же библиотеку, затем школу для детей арестантов и безнадзорных. Эти начинания постепенно распространялись по всей России.